В отличие от нескольких великолепно сохранившихся текстов большинство произведений, составляющих свод древнеегипетской литературы, дошли до нашего времени в сильно поврежденном состоянии. Некоторые сочинения, по счастливому совпадению обстоятельств, мы имеем в нескольких списках, которые свидетельствуют как о популярности того или иного произведения, так и о роли случая в истории человечества; большинство текстов, о которых мы можем сегодня судить, найдены в единственном списке, или даже в частях, выписанных учениками школ писцов на остраконах, все еще несущих на себе остатки красных чернил, которыми учитель исправлял ошибки. Ввиду всего выше перечисленного понятно, что вряд ли мы можем сегодня предположить, которую часть того свода текстов, которые были популярны у египтян, мы сегодня можем прочесть. Сохранившиеся в идеальных условиях гробниц свитки являются в большинстве случаев заупокойными текстами; впрочем, стоит упомянуть и о нескольких исключениях. Так называемая “библиотека Рамессеума”, найденная в 1898 году, свитки которой поделили Британский и Берлинский музеи, содержала как иероглифические, так и иератические папирусы, свидетельствующие как об изысканном литературном вкусе, так и о образованности обладателя гробницы эпохи XIII династии, расположенной под основанием заупокойного комплекса Рамсеса Великого. По своей значимости к этой находке приближается и библиотека из Дейр эль-Мединэ, принадлежавшая уже известному нам Кенхерхепешефу, папирусы которой рассредоточены между собраниями французского Института восточной археологии (IFAO), библиотеки Честер-Битти, Британским музеем и собранием музея в Дублине. Среди находок в обеих “библиотеках” были найдены гимны, медицинские и магические тексты, сказки и поучения.
Так как записанная информация была доступна практически только элите, мы не можем судить по ней о народной культуре и тех сказаниях которые изустно от поколения к поколению передавались сказителями на базарах и в харчевнях. Авторство произведения не играло особенно большой роли, хотя писец практически всегда ставил свое имя в конце свитка с переписанным текстом. Именно этот обычай порой ставит перед исследователями определенные трудности при датировке. Папирусные документы, сохранившиеся от Древнего царства — это, в основном, деловые документы, списки продуктов и частные письма; надписи, высеченные на камне варьируются от простого указания имени царя или вельможи, сделанного во времена владычества I династии и вплоть до обширных биографических надписей вельмож эпохи VI династии Уны, сохранившейся на пирамидионе его жертвенной капеллы в Абидосе, и Хуфхора, дошедшей до нашего времени на стене его скальной гробницы на западном берегу Нила в Асуане. Подобные тексты известны нам и от Первого переходного периода, однако первые известные нам собственно литературные произведения появляются только со времени Среднего царства. Конечно же, их появлению предшествовал долгий этап развития устного народного творчества, результаты которого были переосмыслены просвещенными писцами Мемфиса, Фив и областных центров и воплощены в новой форме на папирусных свитках. О том пласте сказаний, который остался за рамками этих избранных, популярных при дворе текстов, свидетельствуют басни, тексты которых были записаны только в греко-римское время; однако многочисленные иллюстрации к ним, сохранившиеся на остраконах и “сатирических” папирусах эпохи фараонов, свидетельствуют о безусловной древности жанра. К концу Нового царства в египетской литературе появляется большое количество неизвестных ранее жанров, сами произведения становятся более сложными и длинными. Изменяется и язык текстов: классический язык эпохи Среднего царства в эпоху Рамессидов вытесняется разговорным новоегипетским, а затем и позднеегипетским; среднеегипетский язык сохраняется лишь в избранном числе религиозных текстов. С Третьего переходного периода и на протяжении всего Позднего периода литература, кардинально изменившись, в основном обращается к героическому прошлому страны, все больше и больше впитывая в себя иноязычное и инокультурное влияние.
Анализ египетских литературных форм все еще представляет определенные сложности. Считается, что большинство текстов были построены с соблюдением определенной ритмики, с двумя или тремя ударными слогами в строке. Очень редко в Среднем царстве и гораздо чаще в Новом, для того, чтобы текст было проще копировать, писцы ставили в тексте красные точки, разделяющие строфы; в отличие от европейской системы стихосложения, в египетской поэзии строфы не выписывались отдельными строками. Несмотря на различия в форме, стиле и содержании с тем, к чему привык современный человек, произведения, записанные на папирусных свитках много веков тому назад, представляют собой истинную сокровищницу истории, нравов, политики и мировоззрения Египта фараонов, из которой многие произведения, сюжеты и образы перекочевали через Библию и труды греческих авторов в европейскую прозу и поэзию.
Среди литературных текстов, тесно связанных с храмовым культом, особое значение играли гимны богам, встречающиеся как на свитках папируса, так и на стенах храмов и частных гробниц, прославляющие то или иное божество под различными именами, в самых невероятных обликах, с использованием множества эпитетов и сравнений:
“Восхваление Хнума-Ра,
Бога круга гончарного,
Населившего землю работой рук своих;
Пребывающего в таинстве,
Возводящего незыблемое,
Питающего птенцов дыханием уст своих;
Орошающего землю эту водами предвечными,
Окружив ее морем и океаном великим.
Создал он богов и людей,
Сотворил стада и диких зверей;
Воплотил птиц и породил рыб…
Сотворены все люди на его круге гончарном,
Различны языки их в стране каждой,
Отличные от языка земли египетской.
Создал он вещи прекрасные в землях их,
Чтоб смогли они доставить дары свои
Господину круга гончарного, который и им отец,
Татенену, сотворившему все, что есть на их земле…
Когда Нун и Татенен воссуществовали впервые,
Явились они подобно лотосу на спине его,
Его, наследника почтенного столба джед24 у начала начал…”25
Все египетские гимны можно условно разделить на литургические, такие, как вышеприведенный гимн Хнуму птолемеевского времени из его храма в Эсне, и светские, лучшими из которых бесспорно являются многочисленные гимны Нильскому половодью. Именно благодаря литургическим гимнам, которые очень ценны как с литературной, так и с религиоведческой точки зрения, мы довольно хорошо осведомлены о многих особо сокровенных моментах египетского культа, что особенно важно по причине отсутствия в Египте единой мифологической и религиозной соподчинительной системы божеств и понятий. Безусловно, своего апогея жанр гимна божеству достигает в эпоху Амарны. Великий гимн Атону, высеченный на стенах гробниц соратников фараона-реформатора, поражает изысканностью языка и поэтичностью, многими строками предвосхитив и превзойдя христианские псалмы:
“…Озаряется земля, когда ты восходишь на небосклоне; ты сияешь, как солнечный диск, ты разгоняешь мрак, щедро посылая лучи свои, и Обе Земли просыпаются, ликуя, и поднимаются на ноги. Ты разбудил их — и они омывают тела свои, и берут одежду свою. Руки их протянуты к тебе, они прославляют тебя, когда ты сияешь надо всею землей, и трудятся они, выполняя свои работы. Скот радуется на лугах своих, деревья и травы зеленеют, птицы вылетают из гнезд своих, и крылья их славят твою душу. Все животные прыгают на ногах своих, все крылатое летает на крыльях своих — все оживают, когда озаришь ты их сияньем своим. Суда плывут на север и на юг, все пути открыты, когда ты сияешь. Рыбы в реке резвятся пред ликом твоим, лучи твои (проникают) в глубь моря, ты созидаешь жемчужину в раковине, ты сотворяешь семя в мужчине, ты даешь жизнь сыну во чреве матери его, ты успокаиваешь дитя — и оно не плачет, — ты питаешь его во чреве, ты даруешь дыхание тому, что ты сотворил, в миг, когда выходит дитя из чрева (…) день своего рождения, ты отверзаешь уста его, ты создаешь все, что потребно ему. Когда птенец в яйце и послышался голос его, ты посылаешь ему дыхание сквозь скорлупу и даешь ему жизнь. Ты назначаешь ему срок разбить яйцо, и вот выходит он из яйца, чтобы подать голос в назначенный тобою срок. И он идет на лапках своих, когда покинет свое яйцо. О, сколь многочисленно творимое тобою и скрытое от мира людей, бог единственный, нет другого, кроме тебя! Ты был один — и сотворил землю по желанию сердца твоего, землю с людьми, скотом и всеми животными, которые ступают ногами своими внизу и летают на крыльях своих вверху. Чужеземные страны, Сирия, Куш, Египет — каждому человеку отведено тобою место его. Ты создаешь все, что потребно им. У каждого своя пища, и каждому отмерено время жизни его. Языки людей различаются меж собою, несхожи и образы их, и цвет кожи их, ибо отличил ты одну страну от другой. Ты создал Нил в преисподней и вывел его на землю по желанию своему, чтобы продлить жизнь людей, — подобно тому, как даровал ты им жизнь, сотворив их для себя, о, всеобщий Владыка, утомленный трудами своими, Владыка всех земель, восходящий ради них, диск солнца дневного, великий, почитаемый..!”26
Несмотря на то, что большинство гимнов было создано для государственного культа и содержало в себе огромное количество символики и скрытого смысла, некоторые из них, в адаптированной форме сохранились в гробницах и на стелах частных лиц. Для этих удивительных памятников личного благочестия и веры отправной точкой была ежедневная утренняя или вечерняя молитва, или же какое-то особое событие, во многом изменившее жизнь верующего. Однажды обитатель Дейр эль-Мединэ Нахтмин, сын художника Небра, тяжело заболел. Отец и братья воззвали в горе к Амону, и тот “ответил просящему”. Нахтмин выздоровел, и счастливый отец увековечил на стеле, одной из многих, найденных в Дейр эль-Мединэ, гимн благому божеству:
“Слава тебе, Амон,
Прославлю я в гимнах Имя Его,
Воздам хвалы Ему до высоты небес, во всю ширь земли,
Воспою мощь Его пред всеми на юг и на север плывущими.
Побойтесь Его!
Скажите о Нем сыну и дочери, великому и малому.
Расскажите о Нем поколениям и поколениям, еще не рожденным.
Поведайте о Нем рыбам в потоке и птицам небесным.
Говорите о Нем знающему Его и не знающему Его.
Побойтесь Его!
Амон, Ты Владыка безмолвного,
Приходящий по зову бедняка.
Призвал я Тебя, когда был в горе
Но Ты пришел, Tы избавил меня…”27
В другом случае рисовальщик Неферабу был наказан божеством за лжесвидетельство; текст его маленькой стелы, хранящейся в собрании Британского музея полон невероятного отчаяния, с которым ослепший художник, осознав вину, молит бога о прощении и прославляет его как владыку Истины:
“Я – человек, который ложно поклялся Птахом, владыкой Маат,
И сделал Он так, что увидел я днем тьму.
Расскажу я о мощи Его знающему Его и не знающему Его,
Малому и великому:
Побойтесь Птаха, Владыку Маат!
Вот Он, никому не простит совершенного!
Остерегайтесь произносить ложь во имя Его,
Вот, тот, кто во лжи произнес Его – вот, он повержен!
Сделал Он меня подобием пса уличного,
Пребываю я в руке Его;
По воле Его боги и люди видят меня —
Негодяя перед своим господином.
По праву поступил со мной Птах, владыка Маат,
Когда проучил меня уроком таким!
Будь милосердным ко мне, в милости взгляни на меня!”28
Другие, более близкие к современному понятию литературы жанры — поучения, диалоги, сказания и исторические предания представлены среди дошедших до нас египетских произведений не менее широко. В этих памятниках словесности, где юмор, серьезные рассуждения и трагический пафос перемежаются с невероятной интенсивностью, практически всегда присутствует счастливый конец и определенная метафоричность, позволяющая рассматривать текст под самыми различными углами зрения.
Традиционная египетская традиция передачи знания и мудрости нашла свое выражение в дидактических текстах, полных размышлений о смысле и сущности земного существования, которые мы называем поучениями. Большинство этих произведений приписывалось великим мудрецам прошлого, таким как везир Птаххотеп, современник царей V династии, текст с рассуждениями и советами которого впервые засвидетельствован лишь в литературе Среднего царства. Пожалуй, Поучение Птаххотепа стало одним из самых популярных текстов своего жанра, как благодаря меткости слова и обилию вневременных истин, так и из-за своих стилистических достоинств. Многие из приписываемых ему высказываний по праву считаются непревзойденными жемчужинами древней мудрости:
“Ученостью зря не кичись!
Не считай, что один ты всеведущ!
Не только у мудрых —
У неискушенных совета ищи…
Как изумруд скрыто под спудом разумное слово.
Находишь его между тем у рабыни, что мелет зерно.29
Несмотря на то, что большинство советов таких текстов напрямую относятся к практическим сторонам земного существования, некоторые их изречения воплощают собой египетское понимание идеальной жизни. В небольшом Наставлении Аменемхета I, сохранившемся лишь в списках, датированных Новым царством, фараон, явившись своему сыну Сенусерту I во сне, повествует о том, как за благие деяния и справедливое царствование придворные отплатили ему черной неблагодарностью, устроив заговор и преуспев в нем до того, как он успел “утвердить на престоле” своего наследника. Ввиду того, что на самом деле Сенусерт I был соправителем отца более десяти лет, можно предположить, что Аменемхету I все же удалось избежать покушения; однако реальный исторический подтекст в произведении отходит на второй план, уступая место куда более глобальной проблеме божественности власти смертного царя, а вернее извечному несоответствию идеального и реального, небесного и земного.
Эти же вечные вопросы поднимаются и в уже известном нам Поучении гераклеопольского царя сыну своему Мерикара, — шедевре египетской дидактической литературы, главные герои которого жили в столь сложный для Египта Первый переходный период, когда страна была раздроблена на северное и южное царство и кризис царской идеологии был столь велик, что на папирусе появились слова, никогда не прозвучавшие бы в другом историческом контексте:
“Будь искусным в речах, и сила твоя будет [велика]. Меч — это язык, слово сильнее, чем оружие. Не обходят мудрого… Мудрость, это [прибежище] для вельмож. Не нападают на мудреца, зная его мудрость. Не случается ложь в его время, так как “приходит к нему истина очищенная”, как сказано в речениях предков… Твори истину, и ты будешь жить долго на земле. Сделай, чтоб умолк плачущий, не притесняй вдову, не прогоняй человека из-за имущества его отца. Не вреди вельможам из-за их мест. Остерегайся наказывать несправедливо. Не убивай, нехорошо это для тебя. Наказывай ударами и заключением, и будет земля устроена благодаря этому. Будет наказан преступник, замыслы которого будут раскрыты. Бог знает мятежника и карает его грехи кровью… Не порть памятников другого. Пусть выламывают камни в Туре. Не строй гробницу, разрушая сделанное, чтобы соорудить свою. Смотри — вот царь владыка радости, будь кротким, и ты будешь спокоен в своем могуществе. Следуй в делах за моим сердцем, и не будет врага в округах твоих границ… Не порть памятники, чтобы восстановил сделанное другой, который придет после. Нет никого не имеющего врага. Мудрый — это владыка Обеих земель. Не невежда царь, он мудр уже при рождении, возвышен он на земле над миллионами”30.
В папирусе из собрания Кенхерхепешефа автором Поучения Аменемхета I назван некий Хети, живший во время правления Сенусерта I и, вероятно, также сочинивший другое Наставление, повествующее о превосходстве должности писца и известное как Сатира на ремесла. Все сохранившиеся списки поучений Хети датируются, как и текст Поучения Мерикара, Новым царством. Одним из самых известных позднеегипетских текстов, относящихся к дидактическим произведениям, в виду созвучия со многими библейскими истинами, стали Поучения Аменемопе, сына Канахта, папирус, хранящийся в собрании Британского музея. Совпадение текста этого произведения с “Притчами Соломоновыми” столь велико, что обоснованно возникает вопрос о тексте-первоисточнике, которым, по мнению большинства исследователей, был египетский текст31 Авторами других известных поучений были писцы Ани и Амоннахт; среди демотических текстов с наставлениями хорошо известны Поучения Анхшешонка и дидактические произведения папируса Инсингер. Несмотря на сравнительно позднюю дату создания текста, эти поучения впитали в себя все лучшее, созданное в этом жанре былыми эпохами и руками писцов “искусных, умелых пальцами своими”. Поучения Анхшешонка начинаются с интересного вступления, в котором рассказывается как автор, жрец Ра в Гелиополе, приехал в Мемфис к своему приятелю Хорсиесу, занимавшему пост главного врача фараона. Неожиданно Анхшешонк узнает, что его друг состоит в заговоре против царя и тщетно пытается убедить его выйти из числа заговорщиков; разговор двух вельмож подслушивает слуга, донесший обо всем царю. Казнив заговорщиков, фараон бросает Анхшешонка в тюрьму за то, что он не сообщил о заговоре. Томясь в темнице, жрец пишет наставления для своего младшего сына, не надеясь вновь увидеть свой дом. Все произведение, состоящее из коротких высказываний, отличается изумительным сочетанием прагматизма, юмора и глубокой мудрости, а отдельные высказывания можно просто считать пословицами:
“Совершенство следует за наставлениями.
Небитый слуга полон проклятий в сердце своем.
Не говори того, что у тебя в сердце.
Не говори “я знаю”, стань мудрецом.
Не совершай поступка, не проверив сначала.
Нет никого, кто бы не умер.
Не говори “это лето”, ведь есть и зима.
Не добывший дров летом не будет согрет зимой.
Богатство овладевает хозяином.
Не гибнет крокодил от забот, но от голода гибнет.
Если вытолкнут ты из дома учителя, стань привратником.
Убив змею, не оставляй хвоста ее.
Не делай злого человеку, ибо другой тебе сделает то же.
Мудр тот, кто спрашивает — дом его стоит навечно.
Не берись за то, чего исполнить не можешь.
Друг глупца — глупец, мудреца — мудрец.
Каждый добывает добро, мудр тот, кто умеет хранить добытое.
Крадет вор ночью, найдут его днем.
Лишь тот поступок благой, в котором нуждались.
Не бойся делать того, в чем прав.
Не беги слишком быстро, а не то упадешь.
Достойное поражение лучше половины успеха.
Нет сыновей царских ночью.
Мудрец тот, кто знает, что происходит перед ним.
Полезно лекарство лишь в руках врача, сделавшего его.
Строители строят дома, музыканты — их воспевают.
Испив воды, не плюй в колодец.
Все в руке судьбы и бога”32.
Жанр дискурса или беседы был также очень популярен в египетской традиции передачи мудрости и составлял особое направление в дидактической литературе. Хорошо известны Размышления Сасебека, дошедшие до нашего времени на папирусе, датированном XIII династией, в которых автор-писец, попавший в тюрьму, как и Анхшешонк, рассуждает о смысле бытия. К жанру дискурса относится знаменитое Пророчество Неферти и Размышления Хахеперрасенеба, созданные во время правления XII—XIII династий и сохранившиеся в списках Нового царства. К этому типу произведений можно отнести и Речения Ипуура, хранящиеся в Лейденском музее и Спор разочарованного со своей ба, папирус с текстом которого в настоящее врем находится в собрании Берлинского музея. Все эти тексты были творениями выдающихся писцов, современников величия и падения могущественных фараонов Среднего царства, традиционно считающегося золотым веком египетской словесности. В более поздние эпохи жанр дискурса отнюдь не угас, но уже никогда не достигал былых вершин. Отдельно остановлюсь лишь на Пророчестве горшечника — в этом интереснейшем, но очень позднем произведении неизвестный горшечник, возможно, воплощающий собой бога Хнума, владыку Элефантины, предсказывает некоему царю Аменхотепу разрушение Александрии и пришествие нового царя, посланника солнечного божества. Этот текст, по иронии судьбы сохранившийся в греческом переводе, отражает истинные настроения коренных египтян в эпоху владычества Птолемеев, и во многом созвучен Овну Бакенренефа, в котором повествуется, как на шестом году правления царя XXIV династии Уахкара Бакенренефа овен заговорил человеческим голосом и возвестил об упадке Египта и его окончательном закате; в отличие от антигреческого Пророчества горшечника, в этом демотическом тексте ясно чувствуются антиперсидские настроения египтян, чувствовавших близкий конец своей государственности и культуры. Все эти дискурсы были созданы в Позднее время в условиях жесткой борьбы египтян с инокультурным влиянием, однако в их основе лежали классические тексты II тысячелетия до н. э., авторы которых говорили об ужасах нашествия гиксосов.
Особый раздел древнеегипетской литературы составляют популярные и у современного читателя сказки и повести. Один из самых известных и, одновременно, ранних примеров — Странствия Синухета, очень популярный среди египтян “приключенческий роман”, в основе которого, безусловно, лежала традиция гробничных биографических надписей вельмож конца Древнего царства. Этот воистину шедевр египетского литературного творчества повествует о бегстве в Сирию-Палестину египетского вельможи, опасавшегося репрессий в результате смерти фараона Аменемхета I. Спустя годы, проведенные среди кочевников, он становится вождем одного из азиатских племен и даже побеждает в поединке соперника, однако прекрасно осознает невозможность дальнейшего пребывания вне египетской культуры:
“Хорош мой дом, просторно мое жилище, помнят обо мне во дворце. О, бог, предначертавший бегство это! Смилуйся, верни меня в резиденцию! Дай мне увидеть место, где пребывает мое сердце! Что важнее, чем погребение своего тела в земле, где родился! Приди на помощь! Счастливое событие совершилось — я умиротворил бога!33 Да поступит он подобным образом, чтобы облагодетельствовать кончину того, кого он (раньше) притеснял, (ибо) сердце его болит за изгнанного им жить на чужбине. Если теперь он умиротворен, да внемлет он мольбе пребывающего вдали, да протянет руку тому, кто скитался из-за него, (чтобы вернуть его в место, откуда он его увел…”34
В результате о страданиях Синухета стало известно в Египте, и он с радостью принимает приглашение царя Сенусерта I, законного наследника престола, вернуться на родину. В Египте он находит радушный прием фараона и вновь возвращается к тому счастливому и безбедному существованию, которое вел до злосчастного побега:
“Поместили меня в доме царевича. Великолепно в нем: ванная комната, зеркала; сокровища из Дома белого были там: одежды из царского льна, мирра и первосортное масло для царя и вельмож, которых он любит, — в каждом помещении. Каждый слуга был при деле своем.
Годы были сброшены с моих плеч, побрили меня, постригли мои волосы. Бремя было отдано пустыне, одежды — кочующим по пескам. Я был облачен в тонкое льняное полотно, умащен первосортным маслом, спал на кровати. Отдал я пески живущим в них, деревянное масло — тому, кто умащается им. Мне пожаловали дом с садом, принадлежавший одному придворному сановнику. Много мастеров строили его, и все деревья были посажены заново. Мне приносили кушанья из дворца три, четыре раза в день, сверх даваемого царскими детьми, (причем) ни на миг не было промедления. Была воздвигнута для меня пирамида из камня среди пирамид. Начальник камнесечцев разметил участок ее, начальник рисовальщиков расписал, резчики высекали. Начальники работ в некрополе занимались ею (гробницей). Все принадлежности, помещаемые в погребальную камеру, были изготовлены. Назначили мне заупокойных жрецов, установили мне заупокойное владение (?) — поля перед моим пристанищем, подобно тому, как делается для первого придворного сановника…”35
Странствия Синухета не просто интересны и увлекательны и написаны блестящим литературным языком; в этом произведении перед нами предстает интереснейшая картина мира, каким его видели современники XII династии, картина, в которой порядок все же торжествует над хаосом, истина над несправедливостью, а стремление к родине вознаграждается сторицей. В некоторых других текстах этого же времени, например, в Красноречивом крестьянине, повествующем о том, как бедняк, житель Вади Натрун, был ограблен вельможей, счастливых ноток гораздо меньше и счастливый конец, когда справедливый царь возвращает крестьянину имущество, куда более натянут.
Человек, силой собственной воли или по повелению богов преодолевающий невероятные препятствия на своем жизненном пути — это одна из ключевых фигур египетских сказаний. Для бедняка крестьянина этим препятствием стала реальность земная — жадный до чужого добра землевладелец; в тексте Сказки о потерпевшем кораблекрушение волшебные испытания главного героя, опытного моряка флота, начались во время бури, когда он, предтеча Синбада-морехода, был выброшен морскими волнами на волшебный призрачный остров. Новообретенная земля своим плодородием и красотой напоминает египетские представления о Полях Иалу; название острова — Ка, что почти напрямую свидетельствует о том, что моряк попал в иной, параллельный мир. Владыкой необыкновенного острова был огромный божественный змей:
“Тогда услышал я раскаты грома. Подумал я — это волны моря. Ломались деревья, земля дрожала. Открыл я лицо мое (и) увидел я — змей это.
И вот он шел — в нем 30 локтей в длину, борода его, больше она, чем два локтя, тело его покрыто золотом, брови его из лазурита настоящего. Извивался он, (двигаясь) вперед.
Открыл он рот свой ко мне, я же на животе моем перед ним. Сказал он мне: “Кто принес тебя, малый, кто принес тебя? Если промедлишь ты с ответом мне, кто принес тебя на остров этот, сделаю я так, что будешь ты пеплом, исчезнешь ты”36.
Змей несет живого и невредимого корабельщика к своему логову во рту, что символическим образом подразумевает трансформацию сущности человека в ином мире или в процессе инициации37. В награду за смелость и силу духа змей награждает потерпевшего кораблекрушение богатыми дарами, и, спустя четыре месяца, отпускает его на родину на попутном корабле, неведомым образом приплывшем к этой необычайной земле, расположенной где-то у границ благовонного Пунта:
“Корабль тот пришел, как и предсказал он перед (этим). Отправился я, влез на высокое дерево и узнал тех, которые на нем. Тогда отправился я сообщить об этом, (но) понял я, что он уже знает это. Тогда сказал он мне: “Да будешь ты здрав, да будешь ты здрав, малый, в доме твоем. Да увидишь ты детей своих. Сделай имя мое прекрасным в городе твоем — вот это надлежит сделать тебе”. Тогда пал я на живот мой. Руки мои согнуты в благоговейном жесте перед ним. Дал он мне груз: мирру, хекену, иуднеб, хесаит, тишепс, шаасех, черную краску для глаз, хвосты жирафов, большой слиток ладана, бивни слона, охотничьих собак, обезьян гемуф, обезьян киу, — ценности разные прекрасные. Тогда погрузил я это на корабль этот, (и) пал я на живот мой, чтобы восхвалить бога за него”38.
Традицию волшебных сказок в египетской литературе продолжили сказания папируса Весткар, датированного Вторым переходным периодом, чуть менее искусно написанные и, судя по некоторым филологическим особенностям, восходящие к устному народному творчеству. Конечно же, это отнюдь не умаляет достоинств тех сказок, которые сыновья рассказывают скучающему фараону Хуфу, поражая его волшебством прошлых времен и магическим искусством его современников. Более поздние египетские сказки намного длиннее древних, и, кроме того, гораздо более аллегоричны. Сказка о двух братьях, созданная в эпоху Рамессидов, объединяет в себе как элементы цикла легенд об Осирисе, так и сугубо фольклорные эпизоды о неверной жене старшего брата, пытающейся совратить младшего. Присутствует здесь и волшебный компонент, который зачастую является лишь отражением религиозно-магической символики, раскрывающей истинный смысл произведения.
Подобным же образом самые различные элементы мифа, истории и фольклора переплетаются и в замечательной Сказке об обреченном царевиче, повествующий о том, как Семь Хатхор предсказали сыну фараона смерть от змеи, крокодила или собаки. Несмотря на сопротивление отца, юноше все же удается взять себе собаку, выбраться из дворца, специально для него построенного в пустыне, изолированного от всего окружающего мира, и отправиться в странствие по Нахарине, т.е. северной Сирии.
“(Случилось) же (так, что) не родилось у правителя Нахарины (никого), кроме дочери. Построили для нее дом, и было его окно на высоте семидесяти локтей от земли. И приказал он, (чтобы) привели всех сыновей правителей земли Хару и сказали им: “Тому, кто достигнет окна моей дочери, она станет женой”. И вот, прошло много дней после этого, (а) они проводили все дни за этим занятием, (когда) проехал царевич мимо них.
И вот они взяли царевича в свой дом, они умыли его, они дали корм его лошадям. Они сделали все (необходимое) для царевича, они умастили его, они перевязали ему ноги, они дали еды его спутнику… Прошло много дней после этого, и он сказал юношам: “Что вы делаете, юноши?” И они сказали ему: “Вот уже три месяца, (как мы) здесь, и проводим время, прыгая, потому что тому, кто достигнет окна дочери правителя Нахарины, отдадут ее в жены”. И сказал он им: “Если бы …не болели ноги мои, я (бы) пошел прыгать вместе с вами!” И они отправились прыгать, подобно тому, как это делали каждый день, а царевич стоял поодаль и наблюдал. И лицо дочери правителя Нахарины (появилось) перед ним.
Прошли (дни) после этого, и царевич пришел прыгать вместе с сыновьями вельмож. Он прыгнул и достиг окна дочери правителя Нахарины. И она поцеловала его и обняла”39.
Царь Нахарины, сначала отказывавшийся отдать дочь беглецу, сыну военного, которым прикинулся царевич, но затем уступает настоятельному требованию дочери, полюбившей египтянина. Молодые поселились у отца невесты, и лишь благодаря внимательности жены, посвященной в предречение о крокодиле, змее и собаке, царевичу удалось избежать смерти от змеиного яда:
“(Однажды) царевич в своем доме сидел, пируя, а когда стих вечерний бриз, царевич лег на свою кровать, и сон охватил его. И тогда его жена наполнила одну чашу вином, а другую пивом. И вышел змей из своего укрытия, чтобы ужалить царевича, а его жена сидела рядом с ним и не спала. (И) тогда чаша привлекла змея. Он стал пить, и опьянел, и лег, перевернувшись (на спину). И тогда жена изрубила его (змея) на куски своим топором. А потом разбудила своего мужа… И она сказала ему: “Теперь, когда твой бог предал одну из твоих судеб тебе в руки, он убережет тебя и от остальных”40.
К сожалению, конец сказки утерян: папирус обрывается на самом интересном месте, когда спасаясь от преследующей его собаки, царевич бросается в пруд и попадает в лапы крокодила, который обещает отпустить его, если он поможет ему победить водяного духа. Текст был поврежден при взрыве пороховницы в доме последнего владельца, известного коллекционера Харриса, который, согласно одному предположению снял с текста копию. Ввиду этого надежда на обретение продолжения замечательной сказки все же еще жива, несмотря на то, что местонахождение списка остается неизвестным.
Отголосками исторических текстов и военной истории древнего Египта наполнены два других интереснейших произведения — Взятие Яффы и Ссора Апопи и Секененра. В первой сказке речь идет о реальном историческом лице — удалом полководце Тутмоса III Джхути, который убил мятежного правителя Яффы и хитростью взял неприступный палестинский город, когда его воины пронесли в город двести корзин с вооруженными египетскими воинами. Вторая сказка повествует о гиксосском царе Апопи, который, желая унизить фиванского правителя Секененра, потребовал от него убрать из реки в районе Фив бегемотов, которые, якобы, своими криками не давали заснуть Апопи, пребывавшему в Аварисе, далеко на севере страны. Конец сказания не сохранился, но, вероятно, в конце наглость Апопи должна была быть наказана, а правда египтян — восторжествовать. Как бы то ни было, многие его строки своим тоном и антиазиатским пафосом напоминают реальную историческую переписку гиксоса Апопи с борцом за египетскую независимость, царем XVII династии Камесом, сыном Секененра Таа II, известную нам по тексту Стелы Камеса из Карнака, в которой в одном из споров с Апопи Камес отвечает ему следующее:
“Узок твой рот, чтобы сделал ты меня правителем, так как ты властитель (лишь) для умоляющих тебя. Вот плаха – ты брошен на нее… Что касается его, азиата мерзкого, то (я) скажу: “Это я господин, и нет равного мне от Гермополя до Дома Хатхор, так как Аварис стал рекой”41.
В конце Нового царства был создан еще один выдающийся текст, имеющий под собой историческую подоплеку — Путешествие Унуамона, рассказывающее о том, как египетский вельможа в эпоху, когда власть Египта в Азии стала уже абсолютно призрачной, был послан в Сирию-Палестину за благородной древесиной, необходимой для строительства священной ладьи Усерхетамон. Папирус с текстом Путешествия Унуамона, происходящий из коллекции выдающегося русского египтолога В.С. Голенищева, хранится в Москве, в ГМИИ им. А.С. Пушкина.
Среди текстов демотической литературы, сохранившейся на папирусах греко-римского времени, выделяются два значительных цикла сказок — хорошо знакомые нам Сказания о Сатни и цикл из нескольких историй, не составляющих единого повествования, известный как Сказания царя Петубастиса. Главными действующими лицами последнего цикла произведений являются гелиопольский принц Инарос, танисский фараон Педибастет и их родственники — Паму и Падихонсу. Центральной темой шести сказаний42 стало противоборство между главными героями, во многом навеянное реальными историческими событиями Позднего времени, когда Египтом управляли многочисленные царьки местных династий, боровшиеся за власть и могущество со своими соперниками. Возможно, в какой-то мере на этот литературный цикл оказали влияние эпические произведения Гомера и других греческих авторов: некоторые эпизоды, например, сильно фрагментированная история о принце Падихонсу и повелительнице43 “царства женщин” Серпот, многими деталями повторяет легенду об Ахилле и прекрасной амазонке Пенфесилии44. В тексте рассказывается, как принц Падихонсу прибыл в землю Кхор, расположенную где-то на северо-востоке Сирии, которой управляли амазонки во главе с царицей Серпот. Когда Падихонсу разбил лагерь около главной крепости “царства женщин”, Серпот решила послать свою младшую сестру, Аштешит, переодетую мужчиной, разведать, что происходит в стане врага. Получив необходимые сведения, Серпот решает начать наступление, в результате которого объединенные египетско-ассирийские войска понесли значительные потери. На следующий день Падихонсу вызывает Серпот на поединок, в котором ни одна из сторон не может победить. Прервав бой на закате, противники начинают беседовать, и в итоге влюбляются друг в друга.
Развивающиеся литературные связи эллинистического и римского Египта с Грецией ясно прослеживаются и в демотическом сказании о маленьком павиане Тоте и богине Тефнут, солнечном Оке, удалившейся в земли Нубии, и лишь благодаря мудрости Тота и Шу вернувшейся на родину, в Египет. Папирус с демотической версией сказания хранится в Лейдене, в то время как его греческая версия, датированная 3 в. н. э. — в библиотеке Британского музея.
Эпоха второй половины Нового царства стала временем расцвета особого, удивительно тонкого и вдохновенного жанра египетской литературы — любовной поэзии, в которой тема любви и преодоления препятствий влюбленными раскрывается как при помощи красивейших диалогов, так и самых неожиданных образов, например, деревьев сада девушки, которые подглядывают за исполнением ее чувств и желаний:
“Меня смущает прелесть водоема.
Как лотос нераскрывшийся, уста
Сестры моей, а груди — померанцы.
Нет сил разжать объятья этих рук.
Ее точеный лоб меня пленил,
Подобно западне из кипариса.
Приманкой были кудри,
И я, как дикий гусь, попал в ловушку.
Твоей любви отвергнуть я не в силах.
Будь верен упоенью своему!”45
“Говорит смоковница:
Вот блаженство – ей повиноваться!
Среди знатных женщин равной нет!
Если мало у нее рабынь,
Я могу пойти к ней в услуженье.
Уроженку Сирии – меня
Привезли как пленницу, влюбленным.
Было г
В отличие от нескольких великолепно сохранившихся текстов большинство произведений, составляющих свод древнеегипетской литературы, дошли до нашего времени в сильно поврежденном состоянии. Некоторые сочинения, по счастливому совпадению обстоятельств, мы имеем в нескольких списках, которые свидетельствуют как о популярности того или иного произведения, так и о роли случая в истории человечества; большинство текстов, о которых мы можем сегодня судить, найдены в единственном списке, или даже в частях, выписанных учениками школ писцов на остраконах, все еще несущих на себе остатки красных чернил, которыми учитель исправлял ошибки. Ввиду всего выше перечисленного понятно, что вряд ли мы можем сегодня предположить, которую часть того свода текстов, которые были популярны у египтян, мы сегодня можем прочесть. Сохранившиеся в идеальных условиях гробниц свитки являются в большинстве случаев заупокойными текстами; впрочем, стоит упомянуть и о нескольких исключениях. Так называемая “библиотека Рамессеума”, найденная в 1898 году, свитки которой поделили Британский и Берлинский музеи, содержала как иероглифические, так и иератические папирусы, свидетельствующие как об изысканном литературном вкусе, так и о образованности обладателя гробницы эпохи XIII династии, расположенной под основанием заупокойного комплекса Рамсеса Великого. По своей значимости к этой находке приближается и библиотека из Дейр эль-Мединэ, принадлежавшая уже известному нам Кенхерхепешефу, папирусы которой рассредоточены между собраниями французского Института восточной археологии (IFAO), библиотеки Честер-Битти, Британским музеем и собранием музея в Дублине. Среди находок в обеих “библиотеках” были найдены гимны, медицинские и магические тексты, сказки и поучения.
Так как записанная информация была доступна практически только элите, мы не можем судить по ней о народной культуре и тех сказаниях которые изустно от поколения к поколению передавались сказителями на базарах и в харчевнях. Авторство произведения не играло особенно большой роли, хотя писец практически всегда ставил свое имя в конце свитка с переписанным текстом. Именно этот обычай порой ставит перед исследователями определенные трудности при датировке. Папирусные документы, сохранившиеся от Древнего царства — это, в основном, деловые документы, списки продуктов и частные письма; надписи, высеченные на камне варьируются от простого указания имени царя или вельможи, сделанного во времена владычества I династии и вплоть до обширных биографических надписей вельмож эпохи VI династии Уны, сохранившейся на пирамидионе его жертвенной капеллы в Абидосе, и Хуфхора, дошедшей до нашего времени на стене его скальной гробницы на западном берегу Нила в Асуане. Подобные тексты известны нам и от Первого переходного периода, однако первые известные нам собственно литературные произведения появляются только со времени Среднего царства. Конечно же, их появлению предшествовал долгий этап развития устного народного творчества, результаты которого были переосмыслены просвещенными писцами Мемфиса, Фив и областных центров и воплощены в новой форме на папирусных свитках. О том пласте сказаний, который остался за рамками этих избранных, популярных при дворе текстов, свидетельствуют басни, тексты которых были записаны только в греко-римское время; однако многочисленные иллюстрации к ним, сохранившиеся на остраконах и “сатирических” папирусах эпохи фараонов, свидетельствуют о безусловной древности жанра. К концу Нового царства в еги